Филип Дик - Затворник из горной твердыни [= Человек в высоком замке]

Вот и гексаграмма. Сердце его екнуло. Номер 44. «Коу». Держись. Ее суждение может отрезвить. «Девица имеет большую власть. Не следует жениться на такой девице.» Вновь он получил ответ, имеющий прямое отношение к Джулии.

«Ну вот, — подумал он, откидываясь назад. — Значит, я не подхожу ей. Я это и сам знаю. И не об этом спрашивал. Почему же оракул не преминул лишний раз напомнить об этом? Такая вот несчастная у меня доля — повстречаться с нею, влюбиться, страстно любить…»

Джулия… Самая красивая женщина из всех, кого он знал. Черные, как смоль, волосы и брови. Небольшая примесь испанской крови проявлялась в чистоте цвета не только лица и кожи, но даже губ. Пружинистая, легкая походка. Она все еще ходила в туфлях с перепонкой, как старшеклассница. Ее одежда имела несколько неряшливый вид, было видно, что все было старым и застиранным. Они бедствовали так долго, что ей, с ее внешностью, приходилось ходить в дешевом хлопчатобумажном свитере, холщовой куртке на молниях, коричневой твидовой юбке и коротеньких носках. Она ненавидела его за то, что выглядела, по ее словам, как женщина, играющая в теннис или (что в ее глазах было еще хуже) собирающая грибы в лесу.

Но больше всего, с самого начала, его сводило с ума загадочное выражение ее лица. Без всякой на то причины Джулия одаривала любого, даже незнакомого, мужчину необыкновенной, ничего не выражающей и этим еще более привлекательной улыбкой Монны Лизы, независимо от того, здоровалась она с этим мужчиной или нет. Сама же она была настолько обворожительной, что почти всегда мужчины действительно здоровались всякий раз, когда Джулия проходила мимо. Сначала он было посчитал, что в этом обнаруживалось и тщательно ею скрываемое глубинное простодушие. И потому, в конце концов, эти граничащие с неприличием мимолетные заигрывающие взгляды в сторону незнакомцев стали изрядно ему досаждать, так же, как и вечное невозмутимо-кроткое выражение лица человека, поглощенного выполнением какого-то таинственного поручения. Но даже тогда, когда они уже были на грани разрыва, когда стали слишком часто ссориться, она все еще оставалась для него даром господним, вошедшим в его жизнь по причинам, которые ему никогда не узнать. И именно поэтому — из-за почти религиозного чувства — он никак не мог смириться с тем, что потерял ее.

Как раз сейчас она казалась ему столь близкой… будто все еще была с ним. Дух женщины, занимавшей столь большое место в его жизни, казалось, все еще витает в комнате в поисках… в поисках того, что искала бы сама Джулия. И присутствует в его сердце всякий раз, когда приходится брать в руки тома оракула.

Сидя на кровати среди типичного холостяцкого беспорядка и готовясь выйти из дому и начать очередной день, Фрэнк Фринк вдруг задумался: а кто еще в огромном Сан-Франциско в это же самое мгновение обращается за советом к оракулу? И неужели все они получают такие же унылые советы, что и он? Неужели суть Настоящего к ним столь же враждебна?

2

Мистер Нобусуке Тагоми решил обратиться за советом к божественной Пятой Книге мудрости Конфуция, даоистскому Оракулу, который вот уже много столетий называют «Ицзин, или Книга Перемен». Где-то в середине дня у него возникли тревожные предчувствия в отношении встречи с Чилдэном, которая должна состояться через два часа.

Анфилада его кабинетов на двенадцатом этаже здания «Ниппон Таймс Билдинг» на Тэйлор-стрит окнами выходила к Заливу. Сквозь стеклянную стену он мог наблюдать за тем, как в него заходили корабли, проплывая под мостом «Золотые Ворота». Как раз в этот момент за Алькатрасом виднелся сухогруз. Но мистера тагоми совсем не интересовал морской пейзаж. Подойдя к стене, он отстегнул шнур и опустил бамбуковые шторы так, чтобы не было видно бухты. В просторном центральном кабинете стало темнее — теперь ему уже не нужно было щуриться от яркого света. Теперь он мог мыслить более ясно.

Не в его власти, видимо, решил он, доставить удовольствие клиенту. Что бы не принес теперь Чилдэн, на клиента это не произведет особого впечатления. Тут уж ничего не поделаешь, с этим надо смириться. Но, по крайней мере, можно еще сделать так, чтобы он не испытывал и особого недовольства.

Главное, чтобы он не оскорбился неподходящим подарком.

Клиент скоро прибудет в Сан-Франциско на борту новой высокоорбитальной немецкой ракеты «Мессершмидт-9Е». Тагоми еще ни разу не доводилось летать в такой ракете. Когда он будет встречать мистера Бейнса, надо будет особо позаботиться, чтобы оставаться совершенно невозмутимым независимо от того, какое впечатление на него произведут огромные размеры ракеты.

Попрактиковаться не мешало бы прямо сейчас. Он подошел к зеркалу, висевшему на одной из стен кабинета, и, придав лицу хладнокровное, даже несколько скучающее выражение, стал присматриваться к отражению, пытаясь выяснить, не выдает ли хоть что-нибудь его истинное душевное состояние. Да, мистер Бейнс, в салоне очень шумно. Невозможно читать. Зато полет из Стокгольма в Сан-Франциско длится всего лишь сорок пять минут. Неплохо бы еще вставить словечко о технических неполадках, случающихся с немецкими ракетами. Я полагаю, вы слышали об этом по радио. Об аварии над Мадагаскаром. Должен заметить, то же самое можно сказать и о старых самолетах с поршневыми двигателями.

Важно постараться избежать разговоров о политике. Потому что ему неизвестны взгляды мистера Бейнса в отношении важнейших аспектов современного международного положения. Однако такой разговор не исключен. Бейнс, как швед, будет придерживаться нейтральной точки зрения. Однако кампании САС он предпочел «Люфтганзу». Ловкая предосторожность… Мистер Бейнс, говорят, что теперь герр Борман тяжело болен. Что этой осенью партия изберет нового рейхсканцлера. Это всего лишь слухи? Увы, такая секретность между Пацифидой и Рейхом…

В папке на его письменном столе вырезка из «Нью-Йорк Таймс» с недавним выступлением Бейнса. Сейчас Тагоми критически изучал его, чуть подавшись вперед из-за плохо подобранных контактных линз. Выступление касалось необходимости провести в очередной — девяносто восьмой, что ли, раз поиски воды на Луне.

«Мы наверняка разрешим эту сложнейшую проблему», цитировались слова мистера Бейнса. «Наша ближайшая соседка, столь мало подходящая для чего-либо, кроме чисто военных целей». Ого! Вот и ключ к мистеру Бейнсу. Относится с подозрением к военным. Тагоми взял себе это на заметку.

Притронувшись к кнопке интеркома, Тагоми произнес:

— Мисс Эфрикян, будьте добры, принесите, пожалуйста, диктофон.

Соскользнула в сторону дверь, ведущая в приемную, и на пороге появилась мисс Эфрикян. Сегодня она со вкусом украсила свою прическу синими цветами.

— Еще бы немного сирени, — заметил Тагоми. Когда-то, у себя на родине, на Хоккайдо, он выращивал цветы на продажу.

Мисс Эфрикян, высокая шатенка-армянка, покорно склонила голову.

— Записывающая аппаратура готова? — спросил Тагоми.

— Да, мистер Тагоми. — Мисс Эфрикян села и включила портативный диктофон с питанием от батарей.

— Я справился у Оракула, — начал Тагоми, — принесет ли мне счастье встреча с мистером Чилдэном и получил зловещую гексаграмму, которая привела в трепет: «Победит сильнейший. Подпорка прогнулась. Слишком велик вес на середине. Равновесие нарушено». Все это совсем не в духе даоизма. — Диктофон продолжал жужжать.

Тагоми задумался.

Мисс Эфрикян вопросительно посмотрела на него. Жужжание прекратилось.

— Попросите, пожалуйста, на минутку мистера Рамсэя.

— Слушаюсь, мистер Тагоми. — Поднявшись, она отложила в сторону диктофон. В приемной громко застучали ее каблуки.

В кабинет с толстой папкой под мышкой вошел Рамсэй. Молодой, улыбающийся. На нем были клетчатая рубашка с аккуратно повязанным галстуком — плетеным шнурком в стиле, характерном для среднезападных равнин бывших США, и туго облегавшие синие джинсы без пояса, что считалось высшим шиком среди современных щеголей.

— Добрый день, мистер Тагоми, — сказал он. — Ведь правда, прекрасный сегодня день?

Тагоми ответил поклон.

Рамсэй в ответ подтянулся и тоже поклонился.

— Я тут спрашивал совета у Оракула, — пояснил Тагоми. В это время мисс Эфрикян заняла прежнее место и взяла в руки диктофон. — Для вас не секрет, что мистер Бейнс, который, как вам известно, скоро сюда прибудет собственной персоной, придерживаясь характерной для представителей нордической расы точки зрения в отношении так называемой Культуры Востока. Я мог бы сделать попытку помочь ему в более глубоком ее постижении, поразив его подлинниками древнекитайских манускриптов или керамикой эпохи Токугава нашей собственной истории… Но не наше это дело — обращать его в свою веру.

— Ясненько, — сказал Рамсэй. Его лицо типичного представителя «белой расы» мучительно исказилось в попытке сосредоточиться.